«Я ИЗ ЗЕМЛИ, ГДЕ ВСЁ ИНАЧЕ...» 21 октября 1953 года родился Александр СОПРОВСКИЙ, русский поэт. С детства очень любил читать, но стихов не любил и долго не понимал, зачем они пишутся. А в 16 лет вдруг принялся сочинять их, почувствовав воздух поэзии и связанный с ней особенный способ существования. В 70-е-80-е учился с перерывами на филологическом и историческом факультетах Московского университета, в это же время вместе с Сергеем Гандлевским, Бахытом Кенжеевым, Татьяной Полетаевой, Алексеем Цветковым создали литературную группу «Московское Время». Издавали самиздатскую антологию. В 1982 году из-за публикаций на Западе в максимовском «Континенте» был отчислен с последнего курса университета. В правоту поэзии он верил безоговорочно. Считал, что во все времена поэзия никому ничего не должна - ею движет личное пристрастие к жизни и любви, к смерти и бессмертию, к истории. За свою короткую жизнь - Александр Сопровский погиб в автокатастрофе 23 декабря 1990 года, когда ему едва исполнилось 37 лет, злосчастные для русской поэзии 37 лет — он написал книгу стихов и полтора десятка статей. Одной из них — «О книге Иова» - восхищался Григорий Померанц - глубиной, «которую освоить удается не скоро и не всем». Только в конце 80-х его стихи начали публиковать в родной стране, а первая книга «Начало прощания» вышла уже после смерти, в 1991-м. Последние два года жизни работал над исследованием о Марксе. В 1997-м и 2008-м вышли ещё две книги Александра Александровича - «Правота поэта. Стихи и статьи» и «Признание в любви». Я из земли, где все иначе, Где всякий занят не собой, Но вместе все верны задаче: Разделаться с родной землей. И город мой - его порядки, Народ, дома, листва, дожди - Так отпечатан на сетчатке, Будто наколот на груди. Чужой по языку и с виду, Когда-нибудь, Бог даст, я сам, Ловя гортанью воздух, выйду Другим навстречу площадям. Тогда вспорхнет - как будто птица, Как бы над жертвенником дым - Надежда жить и объясниться По чести с племенем чужим. Но я боюсь за строчки эти, За каждый выдох или стих. Само текущее столетье На вес оценивает их. А мне судьба всегда грозила, Что дом построен на песке, Где все, что нажито и мило, Уже висит на волоске, И впору сбыться тайной боли, Сердцебиениям и снам - Но никогда Господней воли Размаха не измерить нам. И только свет Его заката Предгрозового вдалеке - И сладко так, и страшновато Забыться сном в Его руке. XXX XXX Как хочется приморской тишины, Где только рокот мерного наката С подветренным шуршанием сосны Перекликается подслеповато. С утра в туман под пенье маяка, Покойно спится человеку в доме. Пространства мускулистая рука Рыбачий берег держит на ладони. Как будто настежь ветру и штормам Раскрыт неохраняемый порядок - Пока со звоном не спадет туман, Обрызгав иглы тысячями радуг. И горизонт расчититься готов, И прояснятся в оба направленья Каркасы перекошенных судов - И мощных дюн пологие скругленья. Вдоль набережных под вечер поток Наезжих пар курортного закала. Веранда бара. Легкий холодок Искрящегося в сумерках бокала. Что грустно так, усталая моя? Повесив нос - развязки не ускоришь. Я взял бы херес: чистая струя, Сухая просветвляющая горечь. И в даль такую делаешься вхож, Откуда и не возвращаться лучше... Уж если в мире памяти - на грош, Так выбирай беспамятство поглуше. Подкатит - оторваться не могу. Магическим обзавестись бы словом, Открыть глаза не этом берегу - И захлебнуться воздухом сосновым. XXX XXX На краю лефортовского провала И вблизи таможен моей отчизны Я ни в чем не раскаиваюсь нимало, Повторил бы пройденное, случись мне, - Лишь бы речка времени намывала Золотой песок бестолковой жизни. XXX Все те, кто ушел за простор, Вернутся, как северный ветер. Должно быть, я слишком хитер: Меня не возьмут на рассвете. Не будет конвоев и плах, Предсмертных неряшливых строчек, Ни праздничных белых рубах, Ни лагеря, ни одиночек. Ни черных рыданий родни, Ни каторжной вечной работы. Длинны мои мирные дни. Я страшно живуч отчего-то. Поэтому я додержусь До первых порывов борея. Не вовремя кается трус - И трусы просрочили время. Я знаю, в назначенный день Протянут мне крепкие пальцы Пришедшие с ветром скитальцы С вестями от прежних людей. XXX Нас в путь провожали столетние липы, Да лампа над темным надежным столом, Да каменных улиц гортанные всхлипы С нежданно родившимся в камне теплом. Мазутных пакгаузов лязг на рассвете, Цветущие шпалы железных дорог, Ровесников наших послушные дети Да весен московских гнилой ветерок. И редко кто был виноват перед нами. Мы стол покидаем в положенный час. Но будет о ком тосковать вечерами Глазастым потомкам, не знающим нас. Разрушатся времени ржавые звенья, И, может быть, сделаются оттого Нужней и бесхитростней наши прозренья, Отрывки, ошибки, беда, торжество. Тогда все сольется в прозрачную повесть И выступит, будто роса на траве. Нас в путь провожает непонятый посвист разбуженной птицы в дождливой листве.
Velvichia Wolf
«Я ИЗ ЗЕМЛИ, ГДЕ ВСЁ ИНАЧЕ...»
21 октября 1953 года родился Александр
СОПРОВСКИЙ, русский поэт. С детства очень любил читать, но стихов не любил и долго не понимал, зачем они пишутся. А в 16 лет вдруг принялся сочинять их, почувствовав воздух поэзии и связанный с ней особенный способ существования.
В 70-е-80-е учился с перерывами на филологическом и историческом факультетах
Московского университета, в это же время вместе с Сергеем Гандлевским, Бахытом Кенжеевым, Татьяной Полетаевой, Алексеем Цветковым создали литературную группу «Московское Время».
Издавали самиздатскую антологию. В 1982 году из-за публикаций на Западе в максимовском
«Континенте» был отчислен с последнего курса университета. В правоту поэзии он верил безоговорочно. Считал, что во все времена поэзия никому ничего не должна - ею движет личное пристрастие к жизни и любви, к смерти и бессмертию, к истории. За свою короткую жизнь -
Александр Сопровский погиб в автокатастрофе 23 декабря 1990 года, когда ему едва исполнилось 37 лет, злосчастные для русской поэзии 37 лет — он написал книгу стихов и полтора десятка статей.
Одной из них — «О книге Иова» - восхищался
Григорий Померанц - глубиной, «которую освоить удается не скоро и не всем». Только в конце 80-х его стихи начали публиковать в родной стране, а первая книга «Начало прощания» вышла уже после смерти, в 1991-м. Последние два года жизни работал над исследованием о Марксе. В 1997-м и 2008-м вышли ещё две книги Александра Александровича -
«Правота поэта. Стихи и статьи» и «Признание в
любви».
Я из земли, где все иначе, Где всякий занят не собой,
Но вместе все верны задаче:
Разделаться с родной землей.
И город мой - его порядки,
Народ, дома, листва, дожди -
Так отпечатан на сетчатке,
Будто наколот на груди.
Чужой по языку и с виду,
Когда-нибудь, Бог даст, я сам, Ловя гортанью воздух, выйду
Другим навстречу площадям.
Тогда вспорхнет - как будто птица,
Как бы над жертвенником дым -
Надежда жить и объясниться
По чести с племенем чужим.
Но я боюсь за строчки эти,
За каждый выдох или стих.
Само текущее столетье
На вес оценивает их.
А мне судьба всегда грозила,
Что дом построен на песке,
Где все, что нажито и мило,
Уже висит на волоске, И впору сбыться тайной боли,
Сердцебиениям и снам -
Но никогда Господней воли
Размаха не измерить нам.
И только свет Его заката
Предгрозового вдалеке - И сладко так, и страшновато
Забыться сном в Его руке.
XXX
XXX
Как хочется приморской тишины,
Где только рокот мерного наката С подветренным шуршанием сосны
Перекликается подслеповато.
С утра в туман под пенье маяка,
Покойно спится человеку в доме.
Пространства мускулистая рука
Рыбачий берег держит на ладони.
Как будто настежь ветру и штормам
Раскрыт неохраняемый порядок -
Пока со звоном не спадет туман,
Обрызгав иглы тысячями радуг.
И горизонт расчититься готов, И прояснятся в оба направленья
Каркасы перекошенных судов - И мощных дюн пологие скругленья.
Вдоль набережных под вечер поток
Наезжих пар курортного закала.
Веранда бара. Легкий холодок
Искрящегося в сумерках бокала.
Что грустно так, усталая моя?
Повесив нос - развязки не ускоришь.
Я взял бы херес: чистая струя,
Сухая просветвляющая горечь.
И в даль такую делаешься вхож,
Откуда и не возвращаться лучше...
Уж если в мире памяти - на грош,
Так выбирай беспамятство поглуше.
Подкатит - оторваться не могу.
Магическим обзавестись бы словом,
Открыть глаза не этом берегу - И захлебнуться воздухом сосновым.
XXX
XXX
На краю лефортовского провала И вблизи таможен моей отчизны
Я ни в чем не раскаиваюсь нимало,
Повторил бы пройденное, случись мне, -
Лишь бы речка времени намывала
Золотой песок бестолковой жизни.
XXX
Все те, кто ушел за простор, Вернутся, как северный ветер.
Должно быть, я слишком хитер:
Меня не возьмут на рассвете.
Не будет конвоев и плах,
Предсмертных неряшливых строчек,
Ни праздничных белых рубах,
Ни лагеря, ни одиночек.
Ни черных рыданий родни,
Ни каторжной вечной работы.
Длинны мои мирные дни.
Я страшно живуч отчего-то.
Поэтому я додержусь
До первых порывов борея.
Не вовремя кается трус - И трусы просрочили время.
Я знаю, в назначенный день
Протянут мне крепкие пальцы
Пришедшие с ветром скитальцы
С вестями от прежних людей.
XXX
Нас в путь провожали столетние липы,
Да лампа над темным надежным столом,
Да каменных улиц гортанные всхлипы
С нежданно родившимся в камне теплом.
Мазутных пакгаузов лязг на рассвете,
Цветущие шпалы железных дорог,
Ровесников наших послушные дети
Да весен московских гнилой ветерок.
И редко кто был виноват перед нами.
Мы стол покидаем в положенный час.
Но будет о ком тосковать вечерами
Глазастым потомкам, не знающим нас.
Разрушатся времени ржавые звенья,
И, может быть, сделаются оттого
Нужней и бесхитростней наши прозренья,
Отрывки, ошибки, беда, торжество.
Тогда все сольется в прозрачную повесть И выступит, будто роса на траве.
Нас в путь провожает непонятый посвист разбуженной птицы в дождливой листве.
Источник Владимир Фадеев
3 weeks ago | [YT] | 7